Тунгусское слово мэгдын как аналог майдана и рандеву

Охарактеризованные в разд. 9.2.1 пути вероятного проникновения представления об Армагеддоне и Магеддоне в пределы Тунгусского ареала представляются вполне реальными. Остаются сомнения относительно возможности распространения топонимов на их основе по такой огромной, труднопроходимой горно-таежной и малонаселенной территории. Площадь ареала топонимов с основами магд-, могд-, мугд-, мыгд-, мукд-, магад-, могот – и др., показанная на рис. 8, достигает 6,5 млн км2. Общая же площадь расселения народов тунгусо-маньчжурской языковой группы превышает 7 млн км2. Плотность населения в Тунгусском ареале чрезвычайно мала. Так, в пределах Эвенкийского автономного округа она составляет лишь 3 чел. на 100 км2. Это обстоятельство затрудняет и затрудняло непосредственные контакты между отдельными территориальными группами эвенков и эвенов, что привело к формированию, например, в эвенкийском языке трех наречий, включающих в общей сложности 34 (!) говора (диалекта) [Константинова, 1968. С. 68]. И это всего на несколько десятков тысяч человек. В эвенском языке выявлено 13 диалектов, разделяющихся на три [Новикова, 1968. С. 107] или две [Эвены] группы. К этому добавляется то, что эвенки на всей территории современного обитания нигде не составляют большинства населения, а живут в одних поселениях вместе с русскими, якутами и другими народами [Эвенки, 2001]. То же самое целиком относится и к эвенам. И прежде, в пору формирования тунгусских племен, их языков и диалектов, в этом процессе важную роль играли контакты с соседними племенами самодийской (на западе и северо-западе ареала), тюркской и монгольской языковых групп (на юго-западе, юге и в центре), маньчжуров (на юго-востоке), палеоазиатов на востоке и северо-востоке.

В таких условиях топонимическая целостность Тунгусского ареала выглядит проблематичной. Однако существование весьма близких форм топонимов в разных, в том числе в крайних, частях обширного ареала: 1) Могды, Мугдэкэн на северо-западе; 2) Магдан, Магдон, Могда, Магадаево на юго-западе; 3) Магдывен, Магдалычан, Магадан на северо-востоке; 4) Могды, Магдагачи, Тахтамыгда на юго-востоке; 5) Мукден в Маньчжурии – т. е. на расстояниях до 2,5 и 3 тыс. км между ними – не позволяет сомневаться в его целостности. Но, в то же время, принуждает искать объяснение этому феномену.

А объясняется это особенностями образа жизни тунгусских народов. Они удивительно естественно “вписаны” в горно-таежный ландшафт Восточной Сибири и Дальнего Востока. “Эвенк-охотник проводил верхом на олене добрую половину своей жизни” [Эвенки, 2001]. “Будучи народностью, сравнительно малочисленной, эвенки по размерам осваиваемой ими территории далеко превосходят все прочие коренные сибирские народы. И это вызывает естественное удивление. Кажется почти невероятным, как могли племена, стоявшие на таком уровне развития, покорять колоссальные пространства, преодолевать трудности многомесячного, а подчас и многолетнего пути. Но на самом деле, чем дальше в глубь истории, тем меньшее значение имеет фактор расстояния. Везде, куда бы ни приходил в таежных скитаниях эвенк, он находил ягель для своих оленей, зверя для промысла, кору и жерди для чумов; везде с равным успехом он мог удовлетворить свои несложные потребности. И тем легче было ему пускаться в дальний путь, так как в ту пору никакой роли не играл фактор времени, приобретающий столь большое значение с развитием цивилизации. Годы, проведенные в одном месте, годы, прошедшие в походах по новым местам, – все это ничего не изменяло в привычном образе жизни” [Эвенки]. “Оленеводство эвенков особое, таежное, вьючно-верховое. С оленеводством непосредственно связана и другая особенность этого народа. Эвенки – прирожденные кочевники. Кочевание – главное в жизни эвенка. Протяженность кочевок охотников-оленеводов достигала сотен километров в год. Отдельные семьи покрывали расстояния в тысячу километров” (выделено мною. – Б.В.) [Эвенки, 2001]. “Среди кочевых охотско-колымских эвенов различалась группа хозяйств с большим радиусом кочевок, охватывавшая бассейны Колымы, Омолона, Индигирки” [Эвены].

Именно экстремально-кочевой образ жизни снижал роль отмеченных преград на пути формирования, в целом общего, языка каждого из основных тунгусских народов, при сохранении субрегиональных внутренних различий, которые возникали, главным образом, в результате связей с различными народами в разных частях ареала. Природные же условия во всем Тунгусском ареале практически одинаковы – везде пригодны для кочевого оленеводства и охоты. Некоторое отличие имеет восточная окраина огромного ареала, где в результате смешения эвенков с юкагирами (в низовьях Лены, Индигирки и Колымы) и с коряками – оседлыми морскими промысловиками (в Северном Приохотье) – сформировалась новая тунгусская народность – эвены. Среди них выделились группы с малым радиусом кочевок, обитавшие близ побережья Охотского моря [Эвены], сочетавшие с оленеводством летний промысел нерестовых лососей. Это одна из вероятных схем генерации эвенской народности. Вообще же, в данном вопросе очень много неопределенности, о чем можно судить из обзора проблемы, выполненного А. И. Лебе – динцевым [2002].

Понятие об Армагеддоне, Магеддоне и, видимо, образовавшееся на этой основе слово майдан, в значении “место сбора” и “место сбора на битву” оказалось настолько нужным степным воинственным кочевникам тюркам и монголам, что они разнесли его в качестве топонимов едва ли не по большей части Евразии. Таежным кочевникам тунгусам это слово, правда, в другой форме – мэгдын, магдан, магдон,…, но с тем же смыслом, вероятно, также очень пригодилось. Кочевой образ жизни основан на постоянных перемещениях и разделениях родов и групп на части, для использования ими разных пастбищ, охотничьих и рыбных угодий с обязательным последующим сбором для совместных действий, решения каких – либо регулярно возникающих или экстраординарных проблем. Одним из побудительных мотивов ежегодных сборов оленеводов-кочевников, рассеянных по бескрайней тайге, была, по-видимому, особенно выраженная у них потребность “единения, коллективного разума, уверенности в преодолении невзгод” [Эвены]. А еще они несли важную функцию предотвращения генетического вырождения, оттого что на этих сборах, помимо товарного и культурного обмена, заключались брачные сговоры представителей разных (экзогамных) родов. У эвенов Тауйского побережья, как уже отмечалось, такие ежегодные весенние сборы носили название дзялбу [Попова, 1981. С. 135, 136]. Тем же словом обозначалось и само место сбора.

Можно предположить, что это многозначное эвенское слово имеет юкагирские или корякские корни, так как нигде в Тунгусском ареале оно не встречается в виде топонимов в такой или близких к нему формах. Более узкое понятие – только “место сбора” (без обозначения самого сбора) в формах мэгдын, магдан, магдон, могды, мугдэкэн, мукдэн и др. и топонимы на их основе распространены по всей восточносибирской и дальневосточной тайге, а также в Маньчжурии. Следовательно, можно предполагать, что этим словом обозначались места традиционных ежегодных сборов во всем Тунгусском ареале. Косвенным свидетельством этого способна служить сравнительная равномерность распределения подобных топонимов по площади, а также почти полное их исчезновение в местах резкого преобладания якутского населения в бассейне среднего течения Лены с Вилюем и Алданом. У якутов большой потребности в подобном слове не было, оттого что они вели не такой, как тунгусы, экстремально-кочевой, а полуоседлый образ жизни.

Потребность в слове, обозначающем “место сбора” и даже “место сбора на битву”, была у тунгусов и в военном аспекте их жизни. Несмотря на малочисленность (пожалуй, до 80-100 тыс. чел. в пределах Тунгусского ареала в лучшие времена [Эвенки, 2001; Эвены]), тунгусские племена не отличались абсолютным миролюбием. Так, “несколько десятилетий после формального вхождения в состав России (к середине XVII в.) различные группы эвенков неоднократно восставали, «побивая» служилых и промышленных людей. Вскоре, однако, период противостояния сменился мирными отношениями, поскольку эвенки были заинтересованы в расширении торговых связей с русскими” [Эвенки, 2001]. В XVII в. ближайшие предки эвенов закрепились на Тауйском побережье, во второй половине XVIII в. они вытеснили из Северного Приохотья большую часть коряков, а к середине XIX в. проникли на Чукотку и Камчатку [Попова, 1981. С. 4-10; Эвены]. Экспансия эвенов на северо-восток в течение нескольких столетий сопровождалась многочисленными межплеменными войнами и ассимиляцией прежних обитателей этих мест – палеоазиатов. Примечательным свидетельством тому может служить история, рассказанная в 1982 г. на р. Бол. Купка оленеводом Тахтоямского совхоза Эдуардом Крассовским (эвеном с примесью польской и еврейской крови), о том, как эвены в давние времена загнали коряков на гору в центре Верхнекупкинской впадины (в Северном Приохотье) и вынудили их сдаться. Отчего эта гора, обозначенная на картах под названием Октавка, именуется местными оленеводами как Капитуляция.

Следовательно, потребность и условия для заимствования и распространения слова со значением “место сбора” и “место сбора на битву” у тунгусских народностей были.

В эвенкийском [Константинова, 1968. С. 68-87] и эвенском [Новикова, 1968. С. 88-108] языках не указываются явные заимствования из греческого и языков Передней Азии, подобные тем, которые отмечены для бурятского и калмыцкого языков (разд. 9.2.1), что можно объяснить не тем, что таких заимствований не было, а тем, что ввиду экстремально-кочевого таежного образа жизни сибирских тунгусов в их (бесписьменных) языках сохранились лишь слова, соответствующие такому образу жизни. В то же время, наблюдается значительное влияние на лексический состав языка эвенов их древних и современных соседей – монголов и якутов [Новикова, 1968. С. 105-106].

Наиболее богата лексика эвенкийского и эвенского языков, связанная с охотой, оленеводством и особенно с передвижениями по тайге. В языке эвенков имеется большое количество глаголов движения, образованных от разных корней [Константинова, 1968. С. 86]. Их численность значительно больше, чем в других языках, например, в русском. Так, для выражения движения вверх по реке употребляется слово соло, вниз – хиты. Имеются специальные слова для обозначения того, чтобы “идти напрямик (через мыс)” – дутэ, “перевалить через гору” – дава, “пройти мимо” – илтэн и т. д. Слово магдан в значении “место сбора” очень хорошо вписывается в этот богатый семантический пласт языков сибирских таежных кочевников.

Теперь надо бы попытаться убедиться в свершившейся реализации этого анализом лексикона тунгусоманьчжурских языков. Так, даже в очень небольшом по объему “Русско-эвенском разговорнике” [Бурыкин, 1991. С. 57] имеется слово мэгдын, куда уж более близкое фонетически к тунгусским топонимам Магдан, Магдана, Магдон, Мукден, Мугдэкэн, Мугдыкын, Могдыкан, Магадан, распространенным от Оби до Тихого океана. И что замечательно, переводится оно на русский язык как “мыс”, т. е. “выступ суши в море”. В также небольшом “Кратком эвенско-русском и русско-эвенском словаре” [Роббек и др., 1988. С. 56], содержащем всего 4000 слов, мэгдын переводится как “мыс” и “выступ”. В “Словаре русской транскрипции эвенкийских и эвенских терминов и слов, встречающихся в географических названиях Сибири и Дальнего Востока” [Комаров, 1967. С. 59] мэгдын представлен в качестве многозначного географического термина: 1) эвенкийского – “залесенная пойма” (т. е. высокая, в отличие от низкой, часто затапливаемой и заболоченной), “берег”, “луг”, “терраса”; 2) эвенского – “мыс”, “выступ”, “высокий скалистый берег”. В сравнительно большом “Эвенкийско-русском словаре” [Болдырев, 2000. С. 370], содержащем 21 000 слов, для слова мэгдын указано несколько меньше значений из почти того же набора: “берег”, “пойма”, “часть острова с древесной растительностью”, а слово мэгдыкэн переводится как “горка”. Почти так же звучащее слово мугдэкэн [Там же. С. 359] означает уже нечто иное – “пень”. Такое же значение для него указано в “Словаре русской транскрипции эвенкийских и эвенских терминов…” [Комаров, 1967. С. 58], но имеется еще и другое, вероятно, иносказательное – “медвежье ухо”. Мугдэн и мугдэкэн в “Кратком словаре…” [Роббек и др., 1988. С. 55] переводится как “пень”. В маньчжурском языке, родственном тунгусским, практически то же самое слово мукдэнь означает “возвышенность” [Никонов, 1966. С. 481; Поспелов, 1988. С. 217]. То есть оно выступает как семантический аналог тунгусского мэгдын. Многозначность весьма близких по звучанию слов мэгдын и мугдэн, которые непросто различить на слух при бесписьменной передаче информации, несколько затрудняет интерпретацию их роли в формировании тунгусских географических названий. Однако имеются общие смысловые оттенки всех указанных значений этих слов, которые придают им генетическое единство. В данном случае все варианты перевода означают какой-либо географический объект (место), выделяющийся на фоне главным образом таежного ландшафта.

А выделяются они тем, что каждый из них имеет ценные утилитарные для таежных кочевников свойства: 1) представляет собой высокое открытое и – подразумевается – продуваемое ветрами место в тайге, где людей и животных (оленей, собак) меньше донимает гнус; 2) является заметным ориентиром в бескрайней сибирской тайге. А в сумме это – удобное место для сбора и стоянок лесных кочевников. В этой роли может выступать и пойма (возвышающаяся над рекой), и, тем более, высокая пойма, и терраса, и горка, и вообще выступ (чаще вертикальный, но также и существенно горизонтальный), например, мыс, выступающий в море и одновременно возвышающийся над ним, и высокий берег, и просто берег (обязательно, хотя бы немного, возвышающийся над водоемом), и луг (в таежной зоне располагающийся чаще всего на высокой пойме или террасе). Да и тот же пень также возвышается над поверхностью почвы. Это свойство и объединяет его со всеми перечисленными семантическими вариантами. Таким образом, все указанные географические объекты (за исключением, пожалуй, пня) могут выступать в роли места сбора таежных кочевников.

Дополнительно подтверждает версию о наличии в тунгусских языках слов в значении “место сбора”, созвучных топонимам с основами магд-, мэгд-, могд-, мугд-, мыгд-, мукд-, магад-, могот-, обнаружение в “Русско-эвенкийском словаре” [Болдырев, 1994. С. 193,202,410] целой серии сложных слов, в составе которых имеются компоненты: мудангна – “мыс”, муденгэн – “место”, мудечэн – “собрался”. Все они имеют тот же самый основной смысл – “место сбора”, как и слова мэгдын, мугдэн (из тунгусского лексикона), а также майдан (из тюркского и монголо-татарского лексикона) и рандеву (военно-морской термин французского происхождения). Наличие заметных фонетических отличий слов муденгэн, мудангна и мудечэн от слов мэгдын и мугдэн, при семантическом их единстве, можно объяснить существованием множества диалектов в тунгусских языках. Суммарное их количество в эвенкийском и эвенском языках достигает 47 (!) [Константинова, 1968. С. 68; Новикова, 1968. С. 107]. Словари составляются, разумеется, на базе какого-то одного, преобладающего диалекта и не могут отобразить в полной мере всего феноменального многообразия тунгусских диалектов. Так, в основу литературного эвенского языка положен ольский говор [Новикова, 1968. С. 88]. Он же нашел отражение в одном из первых эвенских словарей, например, в “Кратком эвенско-русском словаре” В. И. Левина [1936]. “В первый период в качестве основы эвенкийского литературного языка был избран непский говор южного наречия. В 1952 г. было принято решение перебазировать эвенкийский литературный язык на говоры эвенков Подкамен – ной Тунгуски, и в качестве опорного был избран полигусовский говор” [Константинова, 1968. С. 68].

Несколько осложняет получающуюся почти идиллическую картину тунгусского топонимообра- зования на основах магд-, могд-, мугд-, мыгд-, мукд-, магад-, могот – с главным смыслом “место сбора” наличие в “Эвенкийско-русском словаре” [Болдырев, 2000. С. 354,359] слов могды и мугды. Первое из них означает “огниво” и “трубка”, второе – “глубокий”, “текучий”, “жидкий”. Первое слово для массовой генерации географических названий на огромной территории Тунгусского ареала подходит мало, зато второе – мугды в значениях “глубокий”, “текучий” вполне уместно для именования водотоков. Это может быть проиллюстрировано выявлением здесь трех рек и железнодорожной станции на БАМе (вероятно, названной по гидрониму) с названиями, правда, не мугды, а Могды и Могда и одной реки Мог – дыкан (см. табл. 2, 4; рис. 8).

Весьма вероятным представляется процесс переосмысления ряда топонимов к виду некоторых широко распространенных слов – из-за того, что слова в значении “место сбора” стали забываться в связи с переходом к оседлости и быстрым “обрусением” тунгусов в XX в., когда осуществлялось тотальное составление топокарт на обширные малонаселенные территории сибирской и дальневосточной тайги и, соответственно, проводилась массовая фиксация на них географических названий. При этом важно, что фиксация топонимов на картах выполнялась, разумеется, только на русском языке, к тому же, надо полагать, что многие топонимы в местах смешанного проживания тунгусов в Сибири и на Дальнем Востоке, с преобладанием русских и, тем более, русского языка, подверглись сильной адаптации к его фонетическим законам. В таких условиях могла произойти почти повсеместная замена сравнительно малоупотребительных в собственно русском языке (без поздних заимствований) гласных звуков “ы”, “э”, “у” главным образом на “а” и “о”. Следовательно, преобладание среди топонимов Тунгусского ареала с основами магд-, могд-, магад-, мугд-, мыгд-, мукд-, могот – географических названий на магд-, магад – и могд – (21 из 30, см. табл. 3) можно объяснить именно этим процессом повсеместной русскоязычной адаптации, а не образованием их от слова .могды – “трубка”, “огниво”. Примером такой адаптации может служить уже отмечавшееся (разд. 2) преобразование названия речки Магдывен сначала в Магадавен, затем в название поселка Мадаун. При этом зафиксированное на первых картах название Магдывен, вероятно, не было исконным, а получилось, в свою очередь, преобразованием слова мэгдын или мэгдывен. Слова могды или мугды в значениях “трубка”, “огниво” или “глубокий” в качестве исходного для формирования данного названия не очень подходят: в первых двух значениях – как случайные, а во втором – из-за характерной мелководности речки Магадавен, изобилующей наледями. Слово же мэгдын в значении “место сбора” весьма подходит для этой долины, находившейся на пересечении местных кочевых коммуникаций и непригодной для обыденного использования как оленьего пастбища, из-за бедности ягельников и наличия прочих физико-географических особенностей (разд. 2).

В то же время встречаются и топонимы^ избежавшие значительной русскоязычной адаптации. К таким можно отнести название небольшого островка-кекура Камень-Мугдыкын (высотой 19 м) в зал. Одян на востоке Тауйской губы (см. рис. 2). Хорошей сохранности исходной формы названия могла способствовать как точная фиксация топонима на навигационных картах первыми гидрографами, так и малоупотребительность его, поскольку островок находится вне сферы повседневной деятельности современного русского населения. В данном случае не исключается возможность образования названия от эвенского слова мугдэкэн в значении “пень” из-за вероятного сходства формы этого островка – кекура с пнем. Вместе с тем, слово мугдыкын похоже как на слово мугдэкэн [Болдырев, 2000. С. 359; Комаров, 1967. С. 58; Роббек и др., 1988. С. 55] в значении “пень”, так и на слова мэгдын и мэгдыкэн [Болдырев, 2000. С. 370; Комаров, 1967. С. 59; Роббек и др., 1988. С. 56] в значениях “горка”, “мыс”, “выступ”, “берег”, “терраса” и т. п., т. е. таких объектов, которые могли использоваться в качестве места сбора. И, что любопытно, мугдыкын несколько отличается по написанию от указанных фонетических вариантов с различающимися значениями. Таким образом, надо признать, что в основе названия острова Камень-Мугдыкын может в равной мере быть как значение “выступ”, “горка”, так и “пень”, и даже их синтез. Похожее объяснение приводят В. В. Леонтьев и К. А. Новикова [1989. С. 259] для названия приметной скалы Мукдыкан, располагающейся к западу от устья р. Ола и известной современному населению Примагаданья как Сахарная Головка (скала и небольшой рыбацкий поселок): “Мукдыкын ~ Мукдэкэн – «камень», «пень», «продолговатая скала»”. Вероятно, по этой скале названа и ближайшая к ней из четырех проток в приустьевом баре (песчано-галечной косе) р. Ола – Мугдакин (см. табл. 2). Название речки Мугдосик, впадающей в зал. Федора Охотского моря у подножия хр. Джугджур, по – видимому, приобрело такой облик за счет русского или камчадальского искажения.

Примечательно, что в прошлом пространство между восточным берегом зал. Одян (бух. Мелководная) и бух. Сиглан было весьма густонаселенным. На карте 1950 г. издания здесь на участке поперечником до 65 км насчитывается 15 населенных пунктов. Причина такой экстремальной для Северо-Востока России густонаселенности – богатство рыбных и иных угодий. Благодаря этому о. Камень-Мугдыкын мог использоваться местным населением как приметный ориентир для сбора у места зимнего лова обильной здесь даже и теперь корюшки и наваги. Двойное – русско – и тунгусоязычное название острова, вероятно, можно объяснить преобладанием в окрестностях русскоязычных камчадалов, понимавших и эвенский язык. Еще одним свидетельством активного использования этих угодий еще в XIX в. может служить донесение от местных жителей о разрушительном действии сильного Ямского землетрясения 28 ноября 1851 г. в устье р. Сиглан. “Толстые деревья заметно качались, и люди с трудом могли стоять на ногах. Земля в тундре растрескалась, и образовывались трещины шириною до двух аршин, а длиною до

1,5 сажен. Лед на реке оказался изломан” [Мушкетов, Орлов, 1893].

Достойно внимания некоторое смысловое различие слова мэгдын в эвенкийском и эвенском языках. В эвенкийском это – “залесенная пойма”, “берег”, “луг”, “терраса”, “часть острова с древесной растительностью”, “горка” (для словамэгдыкэн) [Комаров, 1967. С. 59; Болдырев, 2000. С. 370]; в эвенском – “мыс”, “выступ”, “высокий скалистый берег” [Роббек В. А. и др., 1988. С. 56; Комаров, 1967. С. 59; Бурыкин, 1991. С. 57]. Общим для названных объектов служит то, что все они выделяются на общем фоне рельефа и вообще ландшафта. При этом для эвенкийского варианта характерно перечисление географических объектов, присущих главным образом лесному и, в том числе, таежному ландшафту и рельефу речных долин; а эвенские смысловые значения, хотя и не очень явно, но все же указывают на их прибрежно-морскую специфику. Так, “мыс” – это морской и отчасти озерный термин; “высокий скалистый берег” – и речной, и озерный, и морской; “выступ” – универсален по отношению к разным типам ландшафта и более всего относится к элементам рельефа разного генезиса – тектонического, склонового, аллювиального, морского и т. п. Отмеченные различия демонстрируют реализацию некоторого изменения семантики языка тунгусских кочевников при смене ими среды обитания в результате выхода к XVII в. на побережье Охотского моря. При этом звучание слова мэгдын и его основной смысл – “нечто выступающее, выделяющееся на фоне ландшафта, как в рельефе, так и общим обликом” – остались прежними, несколько переменились только обозначаемые этим словом географические объекты, что произошло из-за смены таежного типа ландшафта на прибрежно-морской. Благодаря этому в семантическом пучке слова мэгдын появилось значение “мыс”, казалось бы, далекое по смыслу от таких географических объектов, как “пойма”, “залесенная часть острова”, “луг”.

Из этого следует, что мэгдын в значении “мыс” понимается как выделяющаяся, выступающая в море часть берега. Разумеется, она выступает как по горизонтали, так и по вертикали. Под это определение подходит и географический термин “полуостров”. Данное суждение получает особый смысл, если учесть, что такого слова, как «полуостров», нет даже в достаточно большом по объему “Русско-эвенкийском словаре” [Болдырев, 1994]. А из этого можно сделать вывод о том, что для обозначения морского полуострова эвены использовали тот же термин мэгдын, что и для мыса. Теперь уместно вспомнить, что г. Магадан расположен на перешейке п-ова Старицкого или вообще на полуострове. Причем этот полуостров довольно далеко выступает в море и возвышается над ним на 705 м (см. рис. 1, 2), а низким и узким перешейком еще и отделяется зрительно от материка, благодаря чему он хорошо виден почти со всех берегов Тауйской губы, и это место вполне могло в сознании местных жителей получить название со смыслом “выступ суши в море” или просто “полуостров”, которое из нарицательного мэгдын превратилось в собственное – Мэгдын. Подобные случаи нередки в топонимии. Так, названия pp. Дон, Днепр, Днестр, Дунай большинство исследователей выводят из иранских слов дон, дану – “вода”, “река”, “поток” [Никонов, 1966. С. 124, 125, 127, 130; Мурзаев, 1984. С. 188, 189]. Принципиальная возможность применения одного и того же слова для обозначения и мыса и полуострова подтверждается подобным использованием слова нос в былых диалектах русских поморов и сибиряков, например, мысы Канин Нос и Святой Нос на Архангельском Севере, п-ов Святой Нос на Байкале. Примечательно, что слова “мыс” и “нос” в русском языке появились так же, как и в тунгусских, сравнительно поздно, “не раньше половины XVII в.” [Мурзаев, 1984. С. 383,384,396,397]. Это объясняется поздним освоением морских побережий как русскими, так и тунгусами.

Более того, и в языках народов, издавна живших на морских берегах (тайцев, англичан, ненцев, коряков), имеются слова, одновременно обозначающие и мыс и полуостров [Словарь нерусских…, 1968. С. 519-530]: лэм (тайск.) – “мыс”, “полуостров”; нек (англ.) – “мыс”, “полуостров”, “перешеек”; хедленд (англ.) – “мыс”, “полуостров”; саля (ненец.) – “мыс”, “полуостров”; нотаынгыткын (коряк.) – “мыс”, “полуостров”. Весьма часты в языках разных народов слова, обозначающие одновременно, подобно тунгусскому слову мэгдын, как “мыс”, так и другие географические объекты, выделяющиеся в рельефе: атнык (эскимос.) – “мыс”, “коса”; бурун (тюрк.) – “мыс”, “коса”; морро (исп.) – “мыс”, “холм”; морру (португ.) – “холм”, “гора”, “мыс”; мурын (казах.) – “выступ”, “мыс”; та (эст.) – “мыс”, “верхушка”; пун – та (исп., итал.) – “мыс”, “гора”; хамар – (бурят., монг.) – “мыс”, “утес”; хушун (бурят.) – “выступ”, “мыс”; одде (дат., норв.) – “мыс”, “нос”, “стрелка”; рагас (лит.) – “мыс”, “нос” [Там же. С. 509-529]. При этом в других и тех же самых языках имеются и более специализированные слова, обозначающие только мыс: кап (гол., дат., нем., норв., рум., фр., швед.), капо (итал.), кейп (англ.), нонгдан (эвенск.) [Там же. С. 517-521].

Благодаря регулярному использованию перешейка п-ова Старицкого в качестве места сбора эвенских экзогамных родов (дзялбу) вероятное название Мэгдын не только зафиксировалось в сознании местных жителей (как кочевых, так и оседлых), но и подверглось адаптации русскими и русскоязычными камчадалами к форме сначала, по-видимому, Магдан, а затем Магадан. Подтверждением тому, что формирование топонимов с основой магад – происходит вследствие трансформации тунгусских названий с основой мэгд – сначала заменой ее на магд-, а потом и на магад – может служить закономерность их пространственного размещения. Название р. Мэгдын в исконной тунгусской форме обнаружено только в Эвенкийском АО – в районе с редким и исключительно эвенкийским населением [Мурзаев, 1984. С. 384]. На северо-востоке Эвенкии, в местах также населенных только эвенками, имеются названия с основами мугд-, могд-. Топонимы с основой магд – закартированы в Иркутской, Амурской и Магаданской областях у границ ареала современного расселения тунгусов с преобладанием русских (см. рис. 8, табл. 2). А все известные топонимы Тунгусского ареала с основой магад-, так же как и Магадан, располагаются только на его окраинах в местах былого распространения тунгусов. Это и Магадавен в Прима – гаданье с почти исключительно русским современным населением, и Магадяр в окрестностях г. Ленек с якутским и русским населением, и Магадаево, находящееся южнее г. Томск, в местности с русским и отчасти татарским населением [Атлас народов…, 1964. С. 23, 24]. Трансформации наиболее вероятной исходной формы топонимов Мэгдын в другие, в том числе и Магдан и Магадан, способствовала, помимо русификации коренных народов Сибири и Дальнего Востока и увеличения доли собственно русского населения, еще и фиксация географических названий на картах на русском языке и русскоязычными топографами и геологами.

Примечательно, что в эвенском лексиконе помимо мэгдын имеется еще одно слово для обозначения мыса – нонгдан, выявленное в “Словаре нерусских географических терминов и слов, встречающихся в географических названиях”, помещенном в Указателе географических названий “Атласа мира” [1968. С. 521]. Оно имеет заметное фонетическое сходство со словами и мэгдын, и магдан. В связи с этим можно сделать предположение, что трансформация исходного топонима Мэгдын в Магдан и Магадан происходила под влиянием еще одного слова, обозначающего “мыс”, а именно – нонгдан. Любопытно, что такое же тайское слово нонг, означающее “озеро”, “болото” [Словарь нерусских …, 1968. С. 521], послужило основой для образования целой серии географических названий в Таиланде и Лаосе [Атлас мира. Указатель…, 1968. С. 279].

Помимо близких по звучанию к слову магдан в словарях языков народов Сибири и Дальнего Востока и топонимических словарях проводился поиск слов, созвучных со словами майдан, дзялбу, дялбу, зялбу и др. В большом “Якутско-русском словаре”, содержащем 25 300 слов, обнаружено слово майдан с пометкой “устаревшее” [1972. С. 234]. Оно обозначает часть карточной колоды, оставшуюся после раздачи. В данном случае явно угадывается сравнительно позднее заимствование слова из русского языка в значении, близком к “базар”, “базарная площадь” (разд. 5.3). Кроме этого в якутском языке известно и другое упоминавшееся значение слова майдан – как “место сбора” и сортировки на льду пойманной рыбы [Мурзаев, 1984. С. 359]. Других отмеченных слов в словарях найти не удалось. Не обнаружены они и в качестве топонимов на всей территории Тунгусского ареала. На территории Сибири и Дальнего Востока и вне ее также нет топонимов, близких по звучанию к слову монгодан как предполагаемому исходному для формирования названия г. Магадан в соответствии с господствующей этимологической версией [Леонтьев, Новикова, 1989. С. 239].

Читайте далее:

Оставьте комментарий