АБСУРД

(отлат. ab-surdus — неблагозвучный, несообразный, нелепый) — граница, изнанка, оборотная сторона смысла, его превращенная форма. Попытка дать категориальное определение А. невыполнима и сама по себе абсурдна, поскольку А. не улавливается в сети ни здравого смысла, ни понятий рассудка, ни идей разума. А. парадоксален. История человеческой мысли может быть рассмотрена как развертывание различных пониманий смысла и соответственно разных трактовок А. Расширение поля смыслов ведет к переосмыслению А., к очерчиванию его новых границ. Для античной философии логика осмысленного рассуждения — логика, подчиняющаяся законам тождества и непротиворечия. А. связан с «беспредметными именами», т. е. словами, не соотносящимися с реальным предметом, с нарушением законов логики, с логическими ошибками, с неоправданным смешением категорий или с их подменой, даже с логически правильным рассуждением, если оно строится на неверных или ограниченных посылках. Так, пифагорейцы, столкнувшись с проблемой несоизмеримости и тем самым с иррациональными числами при соблюдении логически правильного геометрического доказательства, объявили саму проблему сакральной тайной. Проблема А. возникла прежде всего при разграничении истинных и ложных рассуждений, к-рое было столь важно для риторики и судебной практики. А. — это симптом и предвестник ложности рассуждения: истинность — воплощение смысла, а ложность — бессмыслицы. Элеаты, подчеркивающие значение принципа непротиворечия (вспомним максиму Антисфена: «невозможно противоречить»), считали, что предмет допускает лишь одно определение, противоречивые суждения о нем в принципе немыслимы, а беспредметные высказывания — это А. Но обсуждение проблемы А. не ограничилось лишь этой его формой. Софисты, занимаясь прежде всего риторической практикой, стремились выявить противоречия в рассуждениях, допускали равнозначность истинных и ложных суждений. Отрицая значимость принципа непротиворечия, они проводили мысль о том, что одно и то же рассуждение может быть и истинным, и ложным. Логика обязана им разработкой процедуры косвенного (апогогического) доказательства, основанного на «приведении к А». В этом доказательстве положение А доказывается опровержением противоположного (не-А) с помощью вывода из него невозможного, абсурдного следствия. Столкновение с А. оказывается свидетельством истинности доказываемого, исходного положения. Апогогическое доказательство, возникшее у элеатов и Платона, ставшее у софистов способом доказательства чего угодно, не без сопротивления было включено в состав нормальных процедур доказательства. И все же именно потому, что оно всегда сталкивается с А., с невозможным, вводит в структуру рассуждения А., оно оценивалось ниже, чем прямое доказательство. Аристотель, хотя и признает значение косвенного доказательства, все же приоритет отдает прямому доказательству. Скептики (Скептицизм) использовали косвенное доказательство и сведение к А. в целях доказательства невозможности ни обоснования, ни существования научного знания. И все же редукция к А. и доказательство от противного вошли в состав научных методов доказательства. У Евклида (согласно Д. Д. Мордухай-Болтовскому) существуют три типа апо – гогических доказательств и соответственно три рода А., связанных с: 1) противоречием с уже признанной аксиомой или уже доказанным положением, 2) противоречием с условием теоремы, 3) противоречием со сделанным предположением. Неявно косвенное доказательство предполагает применение принципа исключенного третьего. Доказательство от противного и редукция к А. сыграли большую роль в утверждении методов исчерпывания (Архимед, Евдокс). В средневековой философии абсурдность, противоречивость и парадоксальность рациональных рассуждений преодолевалась актом веры (можно напомнить приписываемый Тертуллиану афоризм: «Верую, потому что абсурдно», хотя вера для него изначальна и не связана с выходом из парадокса).

Человеческое познание, если оно не основано на откровении и на авторитете, всегда лишь правдоподобно, условно. Человеческое рассуждение может привести и приводит к А. и противоречивым высказываниям, но усилия человеческого ума не тщетны. Вера — это акт, преодолевающий ограниченность и противоречивость человеческого ума, но она нуждается в рациональном дискурсе и предполагает его. Вера сама парадоксальна, коль скоро имеет дело с чем-то, обладающим двоякой направленностью на сакральное и одновременно на мирское. В новоевропейской философии А. выносился за границы интеллекта и объяснялся деятельностью фантазии. Свет разума проникает повсюду, не оставляя места для неясного, темного, смутного. Поскольку среди процедур доказательства приоритет отдавался прямому доказательству, сведение к А. и доказательство от противного оцениваются весьма низко. Так, А. Арно и П. Николь считают, что они «могут убедить ум, но отнюдь не просвещают его», представляют собой «скорее разъяснение, чем новое доказательство», разъяснение существования вещи, а не объяснение его причин. В философии фр. и нем. романтизма в противовес панлогизму Фихте и Гегеля, попытавшихся включить противоречие, ранее оценивавшееся как А., в структуру спекулятивно-диалектического умозаключения, вводилось иррациональное начало, неподвластное разуму (учение о сигнатурах и иероглифичности бытия в «магическом идеализме» Новалиса, мысли Шеллинга о «темном основании», коренящемся в бессознательности Бога и души, в мифе о «безоснбвном», о «бездне» неразличенности и исчезновения всех противоположностей как первоначале всего сущего). В логике и гносеологии 2-й пол. 19 — нач. 20 в. (Б. Зиг – варт, Дж. С. Милль) обсуждается проблема «предметности» и «беспредметности» логических актов, причем проводится различие между А. как отсутствием значения и А. как беспредметностью. По Зигварту, абсурдные выражения (напр., «круглый квадрат») не имеют смысла и не соотносятся с к,- л. предметами; это — не понятия, а лишь слова, к – рые подлежат устранению из науки. Милль проводит различие между соозначающими и несоозна- чающими (именами собственными) словами: первые имеют значение, вторые — нет, но имеют референт. Брентано и А. Мейнонг проводят различие между объектами и чистыми предметами, с к-рыми имеют дело первичные акты переживания — представление, мышление, чувство и желание. Фреге проводит различие между значением и смыслом. Т. обр., логическая структура смысла дифференцируется — проводятся тонкие дистинкции между уровнями предметности, с к-рыми соотносятся осмысленные высказывания, вычленяются и различные уровни смысла. В логике и гносеологии 20 в., в частности в программе верификационизма, проводилось различие между объектным языком и метаязыком, между протокольными и бессмысленными предложениями (к последним относились суждения метафизики), вводился критерий проверяемости для определения осмысленности высказываний. Цель — элиминировать из языка науки бессмысленные высказывания, построить искусственный однозначный язык, лишенный бессмысленных выражений. Эту радикальную программу осуществить не удалось. В естественном языке возможны абсурдные, бессмысленные сочетания слов, что свидетельствует об его несовершенстве с логической т. зр. В последующем (прежде всего в аналитике естественного языка у Витгенштейна) значение выражения было отождествлено с его употреблением в языке. Причем различалось строгое и нестрогое (метафизическое) употребление выражений, проводился анализ интенсиональных и экстенсиональных контекстов. А. связывается с разл. типами парадоксов. В программе фальсификационизма Поппера задан новый ориентир в демаркации между имеющими смысл и бессмысленными высказываниями. В совр. постмодернистской философии осознается, что А. нельзя отождествить ни с беспредметностью, ни с ложностью высказывания, что разграничение смысла и нонсенса невозможно обосновать с помощью различения истины и лжи. В качестве более фундаментальных структур по сравнению с истиной и ложностью выдвигаются смысл и бессмыслица. Поворот логики и гносеологии к проблеме осмысленности выражений, к трактовке А. как способа прояснения смысла связан с отказом от прежних оппозиций (таких, как «язык — мышление», «слово — понятие», «знак — значение») и с введением новых, более дифференцированных оппозиций (таких, как денотат и значение, значение и смысл, язык и речь, экстенсиональный и интенсиональный контексты, концепт и понятие), разл. уровней предметности — от интенционального значения до идеальной предметности. При всех постоянно усложняющихся процедурах выявления смысла проблема А. рассматривалась логиками лишь в контексте осмысленности высказываний (нередко сужающегося до анализа его предметных референтов и трактовки А. как беспредметности), но не в качестве потаенного механизма, позволяющего понять, что же такое смысл. Между тем в 20 в. стало ясно, что логико-гносеологический аспект А. — это важный, но далеко не единственный аспект проблематики А. Сфера дискурса, обращающегося к А., существенно расширилась: появились не только новые формы речевого дискурса (прежде всего практика психоаналитической терапии, осуществляющейся в диалоге «врач — пациент»), но и новые формы художественных практик, непосредственно обращавшихся к А. как к своему регулятиву. После беспредметной живописи возникли сюрреалистическое искусство, театр А., поэзия А., абсурдистское кино, абсурдистская литература.Оказались остро востребованными те формы философствования, к-рые развивались еще в 19 в. и подчеркивали иррациональность жизни, ее изначальную стихийность, бессознательность и неподвластность рациональности (Къеркегор, Ницше, Шопенгауэр, Э. фон Гартман). В философии 20 в. абсурдность жизни трактуется как онтологический факт. А. стал характеристикой бытия, а не просто нек-рых форм суждений и высказываний. Перенос проблемы А. из логико-гносеологической плоскости в плоскость онтологии был осуществлен такими мыслителями, как Бергсон, Зиммель, А. Шестов, а осмыслен как А. прежде всего А. Камю. В «Мифе о Сизифе», носящем подзаголовок «Эссе об абсурде», Камю исходит из абсурдности существования, к-рая отнюдь не требует того, чтобы от нее бежали — к надежде или к самоубийству. А. обнаруживает себя в скуке, в ощущении чуждости мира, в отвращении. тревоге, потерянности в анонимном существовании, в чувстве отчаяния. Камю подчеркивает, что А. — единственная данность, что мир иррационален, а бунт против него столь же абсурден. Констатируя абсурдность и вместе с тем величие удела человека, Камю подчеркивает, что необходимо следовать не логике, а голосу совести, что уже осознание абсурдности жизни есть шаг на пути к построению собственного смысла. Если в «Мифе о Сизифе» Камю делал акцент на абсурдности бытия, то в «Бунтующем человеке» выявляется противоречивость А., к-рый ведет к отказу от выбора ценностей (жизнь же самоценна и заключается в неперывном выборе ценностей), к молчанию, коль скоро речь «вносит связность в бессвязность», к тупику, и акцент смещается на бунт, к-рый «порождается осознанием увиденной бессмысленности, осознанием непонятного и несправедливого удела человеческого». Хайдеггер, желая подчеркнуть неподвластность человеческого существования разуму, выделяет экзистенциалы, т. е. априорные структуры существования: заботу, страх, бытие-в – мире, настроенность и др. По Ясперсу, трагический разлад между человеком и миром, А. обнаруживаются в пограничных ситуациях.

А. П. Огурцов

Читайте далее:

Оставьте комментарий